Пойми Меня! Б.И. Загуменнов

Вначале было слово…?

  За тысячи лет своего существования люди так много переводили и так много размышляли об этом (т.е. прежде всего об адекватности перевода оригиналу), что теперь уже трудно сказать что-либо новое. Пока можно лишь опереться на мысль: осознание старого есть уже новое, и вспомнить азбуку. Как верно замечает Кхенпо Чёдраг Ринпоче, мы часто забываемо том, что «перевод — весьма сложное дело. Если кто-то хочет сделать перевод с тибетского на другой язык, то, во-первых, нужно хорошо знать тибетский язык... и, во-вторых, не хуже знать язык, на который перевод будет производиться, — недостаточно быть просто носителем языка, как многим кажется.» Иначе единственным результатом ошибок будет неправильное понимание буддизма (журнал "Мир Кагью”, 1996 N4, С.51.)


  Итак, две задачи очевидны: знание иностранного и знание русского, ведь в большинстве своем мы и русским владеем «со словарем» и, ничтоже сумняшеся, можем сказать «птицы и животные», «пчелы и насекомые», «играть значение» или «они есть» (вместо «они суть»). Уже из этих примеров можно усмотреть еще одно необходимое условие правильности перевода, да и правильности понимания любого текста: знание реалий. Можно ли выразить адекватно результаты опыта, которого у нас не было?


  Вероятно, нет. Лишь правильное понимание того, что есть на самом деле, дает возможность выразить его в языке и верно передать с языка иностранного. Поэтому, решая проблемы перевода и переводимости, следует перейти к более широкому контексту. Три вещи необходимы для подлинной реализации ТОГО, ЧТО ЕСТЬ:
1) прямой контакт с истинным Учением (на языке оригинала или же в адекватном переводе);
2) прямой контакт с настоящим Учителем (и правильное понимание его наставлений);
3) правильная практика (возможны десятки вариантов неправильной практики) даже если мы "в контакте”.


  По выражению Гёте, «человек никогда не поймет, насколько он антропоморфен», а словами С. Есенина, «лицом к лицу лица не увидать». Можем ли увидеть, насколько мы — европейцы, или, более широко, — христиане? — осознать стереотипы (или даже архетипы?), сформированные в течение многих столетий Библией и греками? — Наверное, не путем размышлений, а при прямом столкновении с Востоком, скажем, с тибетскими ламами. И тогда окажется, что многое из того, что мы бессознательно принимали за естественное и общечеловеческое, на самом деле — локально. Мы вдруг обнаруживаем, что гнетущее чувство Вины-И-Раскаяния, тягостное переживание греховности, сформировано, скорее всего, христианством. Оказывается, в аналогичных ситуациях возможны другие реакции, а потому и слова надо применять другие (возьмем, к примеру, перевод «семичленного обращения-молитвы» или описание «четырех противоядий»). Также и слово «грех» в христианстве неизбежно связано с доктриной о первородном грехе (ибо всякие грехи и испорченность пошли оттуда) и неизбежно его подразумевает.


  Ничего подобного в буддизме (и даже в индуизме) нет. И потому чисто христианские термины и конструкции, используемые при переводе буддийских текстов, будут лишь не правомерным переносом, экстраполяцией христианского мировосприятия на иную систему мысли и практики, т.е. вводить в заблуждение. — Итак, избегайте христианизации и не говорите об ангелах там, где их никогда не было (ср. самарское издание жития Миларепы). Избегать надо и западнизации, и вообще наложения (перенесения) того, что есть в нас, на ТО, ЧТО ЕСТЬ независимо от нас.


  Таким образом, правильность перевода зависит и от самопознания.


  И здесь самое время вспомнить О. Розенберга: «... отнюдь не следует стремиться к изложению системы буддийской философии в рамках какой-либо европейской системы. По мере возможности изложение следует вести на простом языке, избегая специальных терминов и воздерживаясь от подчеркивания параллелей. Внесение в буддийскую схему идей европейской философии крайне опасно, оно легко может привести к превратному пониманию буддизма: каждый из технических терминов имеет свое установленное отношение к целому ряду других, которые невольно всплывают по ассоциации. Если поэтому два термина — один европейский, другой буддийский — даже соответствуют друг другу, то связанные с ними ассоциации могут быть совершенно иными, вот почему перевод буддийских терминов и вообще философских терминов чужих систем столь труден.» (Розенберг О. О., Труды по буддизму., М., 1991., С.81-82).


  Хорошо писал О. Розенберг! И непонятно, как можно после него переводить «рупа» как «материя», а «читта» как «сознание»!


  Итак, перевод терминов труден. Всегда ли он возможен? И всегда ли необходим? В идеале переведенный термин должен иметь естественную связь и с русским языком, и с языком оригинала (и затем следует учесть западный переводческий опыт — удачный или неудачный). (Так, перевод термина «мокша» как Освобождение или Свобода достаточно адекватен и в этимологическом и смысловом отношении; в то время как перевод «спасение» (salvation), привнесенный из христианства, — совсем напротив.). Если такой органической связи нет, термин зависает в воздухе, создан для узкой «касты ученых», и скорее всего неверен.


  Типичный случай — попытка перевести «клеши» как «аффекты». Этот перевод не имеет корней ни в санскрите, ни в русском («аффект» — психологический термин, психологическое явление наряду с эмоцией, чувством, страстью — уже из этого ясно, что «аффект» слишком узок для того, чтобы отразить содержание термина «клеши»). «Аффект» был позаимствован с Запада (где, впрочем, для перевода термина «клеша» существует и ряд других слов и выражений), но даже и там, хоть и не в такой мере, он искусственен. Видимо, этот термин вводится для описания морально-психологической сферы Спинозой, но и в спинозовском смысле он подходит лишь для таких клеш, как страсть и ненависть, а для авидьи и любых других клеш, находящихся в «спящем состоянии» (прасупта), уже не годится.


  Так зачем переводить то, что перевести (по крайней мере, пока) невозможно и переводить нет необходимости, как нет уже необходимости переводить слово «атом»? Подобные переводы менее понятны, чем непереведенный оригинал, и в результате приходится, почесывая в затылке, гадать, что же стоит за переводом и делать обратный перевод на санскрит.


  Короче говоря, определенную и довольно обширную группу терминов перевести невозможно и переводить не надо, это не только затрудняет понимание, но нередко вводит в заблуждение. Как раз их употребление без перевода необходимо для того, чтобы отразить своеобразие излагаемой системы, а сами непереводимые термины (нирвана, йога и т.д.) в конце концов войдут (и многие вошли уже) в общекультурный международный язык.
  В то же время существует группа терминов, которые я назвал бы «полупереводимыми» и употребление которых без перевода, напротив, влечет за собой множество нелепых концепций. Таков, например, термин карма. Расхожее выражение «такова его карма» (по поводу случившегося несчастья) — неверно, поскольку слово «карма» означает «действие», «намеренное действие», но не означает результатов действия (карма-пхала). 
  Если кто-то сел в тюрьму и мы говорим «такова его карма», то это фиксирует нашу мысль на якобы фатально предопределенном результате, вызывает в уме идею какой-то самодовлеющей силы и т.п.
  В действительности последовательность событий такова: преступление, следствие, суд и наказание. И слово «карма» относится только к первому звену. Обыденное же словоупотребление, производя «сокращение», берет все целиком и в результате — путаница (здесь опять уместно вспомнить мысль О. Розенберга о необходимости различать обыденное понимание буддизма и его научное, корректное понимание.)


  «Теорию кармы, — отмечает Валпола Рахула в своей замечательной книжечке «Чему учил Будда» (Донецк, 1995. С. 27), — не следует путать с так называемой «нравственной справедливостью» или «наградой и наказанием». Идея нравственной справедливости или награды и наказания возникает из ложного представления о верховном существе, боге, который есть законодатель, вершащий правосудие и решающий, что правильно, а что нет. Термин «справедливость» двусмысленен и опасен, и во имя него человечеству вреда было принесено более, чем добра. ... Если доброе дело имеет добрые последствия, а плохое — плохие, то это не справедливость ... но достояние собственной природы этих дел, их собственный закон. Понять это нетрудно».


  Эту книгу я бы усиленно порекомендовал тем, кто хочет получить корректное понимание буддизма, — она разбивает устоявшиеся стереотипы, возникшие из-за неправильного перевода ключевых терминов и смешения западных концепций с буддийскими.
  И в заключение: совершенный перевод возможен лишь в результате длительной переводческой традиции. «Истина — дочь времени, а не авторитета».


***


  Для корректного понимания восточных систем очень важно изучение восточных языков. И если даже это трудно сейчас, все же не следует оставлять настойчивых попыток: в следующем рождении будет гораздо легче!
Ниже привожу примеры анализа переводов «Драгоценных четок Выснего Пути» Дже Гамбопы, опубликованных в книгах: /1/ Тибетская йога и тайные доктрины. Киев. Т.1. С.109147 и /2/ Александра Дэви-Неел. Посвящения и посвященные в Тибете. СПб., 1994. С. 177-198.


I. Во-первых, о самом названии произведения. В первом случае («Высший путь ученичества») оно вообще не соответствует оригиналу, а во втором («Драгоценные четки») оно не полно. На самом деле даже краткий вариант названия таков: лам.мчхог.рин.пхренг, т.е. «Драгоценные четки /для/ высшего пути».
II. /«Четки», глава третья, афоризм третий/ Тибетский текст: Ёта.спйод.мтхун.жинг.бло.тхуб.паи.грогс.по.бстен.
Переводы: 
(1) Ищи друзей, которые имеют взгляды и привычки, подобные твоим собственным, и которым ты можешь доверять;
(2) Ищи друзей, разделяющих твои убеждения и образ жизни, которым можно довериться.
В действительности, «бстен» — не искать, а «держаться, иметь опорой», а потому: «держись друзей», каких? — «бло.тхуб.паи» — «которые контролируют (держат в узде) [свой] ум» и «лта.спйод.мтхун» [у которых] взгляды и образ жизни (поведение) в согласии [друг с другом] (мтхун).
Таким образом, получаем: Держись друзей, контролирующих свой ум, и чьи взгляды и образ жизни (поведение) в согласии [друг с другом].
III. (Глава десятая, афоризм седьмой)
Тексы: шес.раб.стонг.па.нйид.ла.бло.ма.сбйонгс.на.чи.бйас.'кхор.баи. лам.ду.'чхор.ба.йин.
Переводы: 
(1) Пока разум не дисциплинирован познанием своей собственной имматериальной природы, человек склонен впадать в ошибку отвлечения внимания на всякую деятельность на пути мирского.
(2) Пока не вскрыта суть собственной природы разума, человек рискует скатиться на путь обыденной мирской деятельности.
Непонятно, откуда в переводах взялась «имматериальная природа» и куда исчезло «упражнение ума» (бло.сбйонгс), имеющее объектом Мудрость (шес.раб) и Пустоту (стонг.па.нйид). Более естественным представляется перевод: Если не упражнять ум [в постижении] Мудрости и Пустоты, легко соскользнуть на путь мирской суеты (на путь всяческих сансарических дел).

 

Журнал "Буддизм России", №27